— Какие слухи? — спросил король с добродушием, столь опасным даже для близких ему людей.
— Неужели ваше величество не слышали о нас ничего неблагоприятного? — спросил озадаченный Майен.
— Милый кузен, — ответил король, — да будет вам известно, я не потерпел бы, чтобы здесь плохо отзывались о Гизах. А так как окружающие, видимо, знают это лучше, чем вы, никто не говорит о вас ничего дурного.
— В таком случае, государь, — сказал Майен, — я не жалею, что приехал, — ведь я имел счастье видеть своего короля и убедиться в его расположении. Охотно признаю, однако, что излишне поторопился.
— Париж — славный город, герцог, где всегда полезно побывать, — заметил король.
— Конечно, государь, но и у нас в Суассоне есть дела.
— А какие, герцог?
— Дела вашего величества.
— Что правда, то правда, Майен. Продолжайте же заниматься ими. Я умею ценить услуги.
Герцог, улыбаясь, откланялся.
Король возвратился в опочивальню, потирая руки.
Луаньяк сделал знак Эрнотону, тот что-то сказал своему слуге, который побежал в конюшню. Эрнотон, не теряя времени, последовал пешком за четырьмя всадниками.
Можно было не опасаться, что он упустит из виду господина де Майена: благодаря болтливости Пертинакса де Монкрабо и Пардикки де Пенкорнэ парижане уже знали о прибытии принца из дома Гизов. Услышав эту новость, добрые лигисты выходили на улицу: ведь Майена нетрудно было узнать по его широким плечам, полной фигуре и бороде «ковшом».
Тщетно старался Майен избавиться от наиболее ревностных сторонников, говоря им:
— Умерьте свой пыл, друзья. Клянусь богом, вы навлечете на нас подозрение.
В самом деле, когда герцог прибыл во дворец Сен-Дени, где остановился, у него оказалось не менее двухсот — трехсот провожатых.
Таким образом, Эрнотону легко было следовать за герцогом, не будучи никем замеченным.
Когда у входа во дворец Майен обернулся и ответил на приветствие толпы, Эрнотону показалось, что один дворянин из свиты герцога и есть тот самый всадник, который сопровождал пажа или при котором состоял паж, пробравшийся с его, Эрнотона, помощью в Париж.
После того как Майен скрылся в воротах, на улице показались конные носилки. К ним подошел Мейнвиль. Занавески раздвинулись, и при лунном свете Эрнотону почудилось, что он узнаёт и своего пажа и даму, которую видел у Сент-Антуанских ворот.
Мейнвиль и дама обменялись несколькими словами, экипаж въехал в ворота дворца; Мейнвиль вошел вслед за ним, и ворота тотчас же закрылись.
Спустя минуту Мейнвиль показался на балконе, поблагодарил парижан от имени герцога и предложил им разойтись по домам, дабы злонамеренные люди не истолковали их скопление по-своему.
После этого удалились все, за исключением десяти человек, допущенных во дворец вслед за герцогом.
Эрнотон ушел, как и все прочие, или, вернее, сделал вид, что последовал их примеру.
Десять указанных избранников были представителями лиги, посланными, чтобы поблагодарить господина де Майена за приезд и одновременно упросить его вызвать в Париж брата.
Дело в том, что достойные буржуа, с которыми мы свели беглое знакомство в вечер, когда Пулен скупал кирасы, отнюдь не были лишены воображения: они лелеяли много замыслов, требовавших одобрения и поддержки вождя.
Бюсси-Леклер сообщил, что им обучены военному делу три монастыря и составлены воинские отряды из пятисот буржуа, то есть у него имеется наготове около тысячи человек.
Лашапель-Марто занялся судьями, писцами и стражниками из дворца Правосудия. Он мог предложить и хороших советчиков, и людей действия: для совета у него было двести чиновников в мантиях, для действия — двести полицейских стражей. В распоряжении Бригара имелись купцы с Ломбардской улицы и рыночные торговцы.
Крюсе, подобно Лашапелю-Марто, располагал судейскими чиновниками и Парижским университетом.
Дельбар предлагал пятьсот моряков и портовых рабочих — все народ весьма решительный.
У Лушара было пятьсот барышников и торговцев лошадьми — все они ярые католики.
Владелец мастерской оловянной посуды, по имени Полар, и колбасник Жильбер представляли полторы тысячи мясников и колбасников города и предместий.
Метр Никола Пулен, приятель Шико, готов был предложить всех и вся.
Выслушав эти новости, герцог Майенский сказал:
— Меня радует, что силы лиги столь внушительны, но я не вижу цели, которую она перед собою ставит.
— Я полагаю, — сказал Бюсси-Леклер с откровенностью, которая в человеке столь низкого происхождения могла показаться дерзостной, — я полагаю, что, поскольку мысль о союзе исходила от наших вождей, это им, а не нам указывать цель.
— Господа, — ответил Майен, — вы глубоко правы: цель должна быть указана теми, кто имеет честь быть вашими вождями. Пользуюсь случаем, чтобы напомнить вам: Лишь полководец вправе решать, когда следует дать бой. Пусть даже войска построены, хорошо вооружены и проникнуты воинским духом — сигнал к нападению дается только им.
— Но, монсеньер, — вмешался Крюсе, — лига не хочет больше ждать, мы уже имели честь заявить вам об этом.
— Не хочет ждать чего, господин Крюсе? — спросил Майен.
— Достижения цели.
— Какой цели?
— Нашей. У нас тоже есть план.
— В таком случае я не стану возражать, — сказал Майен.
— Но можем ли мы рассчитывать на вашу поддержку, монсеньер?
— Без сомнения, если план этот подойдет моему брату и мне.
Лигисты переглянулись, двое или трое из них дали Лашапелю-Марто знак говорить. Он выступил вперед, словно испрашивал у герцога разрешения взять слово.